В относительно небольшой временной промежуток – с ноября прошлого года по февраль нынешнего – уместились две символические даты. Обе они касаются имевших место в Германии событий, которые стали неотъемлемой частью мировой истории и мирового кино и крепко связаны между собой. Речь, конечно же, о 20-летнем юбилее крушения Берлинской стены и проведении в эти дни 60-го по счету Берлинского международного кинофестиваля. Ноябрьские празднования отличали размах и живость, воскресившие атмосферу тех переломных для Европы и всего глобального мира дней, а один из трио фестивальных грандов взял очередной старт 11 февраля и десять дней спустя окончился победой турецкой картины «Мед». И вот эти вещи, представляющиеся в истоках своих как изначальные детали чего-то одного целого, а ныне уже разведенные порознь (эмоционально, исторически, метафизически и бог знает как еще), в напавшем на меня каком-то эссеистском запале, захотелось еще раз свести воединоВозведенная 13 августа 1961 года, Стена своим появлением промаркировала совершенно специфический этап немецкой истории, оставившей в ней след не менее странный, причудливый и болезненный, чем приход в власти нацистов или собственно противоестественное разделение страны на две половины вскоре после окончания Второй мировой. Протянувшееся через Берлин на 150 километров строение стало не просто буквалистско-материальным олицетворением границы между враждебными геополитическими блоками и страшной преградой на пути катастрофическими темпами растущего числа граждан, которые добровольно желали бы сменить обитель «реального социализма» на загнивающую по соседству «буржуазную клоаку». В самом своем уродливом проявлении Стена, спроецировавшись на коллективную душу немцев, на матрицы национального характера, засела в головах людей. Да там и осталась. Самый грандиозный архитектурный памятник тоталитаризму был разрушен еще 9 ноября 1989 года, но напряженность в отношениях и взаимное отчуждение восточных и западных немцев остаются до сих пор. И, судя по всему, не скоро еще будут изжиты.
Когда в 1951-м был запущен Берлинский кинофестиваль, Стены еще не было. Наверное, не существовало пока и той самой невидимой ментальной стены – разделенность едва ли успела прочно впечататься в сознание народа. Но идеологическая машина уже вовсю работала на эту разделенность, ведь Берлинале, задуманный как киносмотр либерального мира, организовали в пику не только и не столько Венеции и Канну, сколько Международному фестивалю молодежи, который проводился в ГДР. Физической точкой нараставшего отчуждения восточной и западной частей страны стала площадь Потсдамерплац – в этом топографическом узле сходились Стена и Берлинале.
Тяжело преодолеваемая недиалогичность с реалиями по ту сторону Стены, в общем-то, не помешали фестивалю пройти славный путь до наших дней. Берлин, занимая свое особое место в мировом конопроцессе и обретая свое самобытное лицо, стремился поощрять творческие поиски и подбирал подходящую оправу для фильмов-жемчужин Бергмана и Антониони, Годара и Полански, Пазолини и Олтмена. Именно Берлин сформировал «демократичный» тип киноселекции, отказался от внешнего глянца, эстетического кокетства и эпатажа как стратегии, а его чуткость к вибрациям с Востока обеспечила один из решающих толчков на глобальный рынок азиатскому кино.
Да, не обходилось без критических моментов, но через все это «Золотой медедь» прошел, постепенно обретая репутацию самого социального и политизированного кинофорума. Собственно, культурное мероприятие, проводимое в городе с особым статусом (Западный Берлин, как известно, не относился к юрисдикции ФРГ, живя собственной жизнью либерального анклава в захваченных коммунистами восточных землях Германии), разделенном Стеной, и с носившимися в воздухе острополитическими флюидами, и не могло обрести какой-то иной славы.
Стена и Берлинале, два символа разного подхода к глобальным вопросам жизнеустройства, словно подпитывали друг друга своей взаимной инаковостью, энергетикой Иного, пафосом обоюдного отторжения. Нельзя сказать, что данная оппозиция из года в год красной нитью проходила через фестиваль – в конце концов, фильмов о Стене по обе ее стороны снималось не то что бы очень много и все они имели большие художественные достоинства, обеспечивающие неминуемое попадание в фестивальную программу. Но виртуальный баланс, некий симбиоз сохранялся, Стена всегда, зримо или незримо, присутствовала в атмосфере и антураже фестиваля.
А потом все это закончилось. Не сразу, разумеется, не в один день. Медленно менялся политический климат, подспудно вызревали общественные изменения, происходили выбросы пассионарных протуберанцев, фестиваль все это фиксировал, отмечал ослабление напряжения, попытки движения режимов навстречу друг другу. А дальше и вовсе Горбачев инициировал революционные процессы, которые привели к стремительной аннигиляции всей коммунистической системы. И если до 1989 года на экране Берлинская стена становилась фоном, местом действия и даже персонажем разных драматических и остросюжетных историй, а в жизни – прямым объектом художественных практик (взять хотя бы знаменитые берлинские граффити), то в кульминационый момент объединения двух Германий она вышла на первый план в ипостаси предмета арт-инсталляции, сценой перформанса, декорации многозначительных экспериментов документалистов вроде показа Юргеном Бёттхером кинохроники (от кайзеровских парадов до выступлений Хонеккера), спроецированной прямо на поверхность стены.
Тяжело преодолеваемая недиалогичность с реалиями по ту сторону Стены, в общем-то, не помешали фестивалю пройти славный путь до наших дней. Берлин, занимая свое особое место в мировом конопроцессе и обретая свое самобытное лицо, стремился поощрять творческие поиски и подбирал подходящую оправу для фильмов-жемчужин Бергмана и Антониони, Годара и Полански, Пазолини и Олтмена. Именно Берлин сформировал «демократичный» тип киноселекции, отказался от внешнего глянца, эстетического кокетства и эпатажа как стратегии, а его чуткость к вибрациям с Востока обеспечила один из решающих толчков на глобальный рынок азиатскому кино.
Да, не обходилось без критических моментов, но через все это «Золотой медедь» прошел, постепенно обретая репутацию самого социального и политизированного кинофорума. Собственно, культурное мероприятие, проводимое в городе с особым статусом (Западный Берлин, как известно, не относился к юрисдикции ФРГ, живя собственной жизнью либерального анклава в захваченных коммунистами восточных землях Германии), разделенном Стеной, и с носившимися в воздухе острополитическими флюидами, и не могло обрести какой-то иной славы.
Стена и Берлинале, два символа разного подхода к глобальным вопросам жизнеустройства, словно подпитывали друг друга своей взаимной инаковостью, энергетикой Иного, пафосом обоюдного отторжения. Нельзя сказать, что данная оппозиция из года в год красной нитью проходила через фестиваль – в конце концов, фильмов о Стене по обе ее стороны снималось не то что бы очень много и все они имели большие художественные достоинства, обеспечивающие неминуемое попадание в фестивальную программу. Но виртуальный баланс, некий симбиоз сохранялся, Стена всегда, зримо или незримо, присутствовала в атмосфере и антураже фестиваля.
А потом все это закончилось. Не сразу, разумеется, не в один день. Медленно менялся политический климат, подспудно вызревали общественные изменения, происходили выбросы пассионарных протуберанцев, фестиваль все это фиксировал, отмечал ослабление напряжения, попытки движения режимов навстречу друг другу. А дальше и вовсе Горбачев инициировал революционные процессы, которые привели к стремительной аннигиляции всей коммунистической системы. И если до 1989 года на экране Берлинская стена становилась фоном, местом действия и даже персонажем разных драматических и остросюжетных историй, а в жизни – прямым объектом художественных практик (взять хотя бы знаменитые берлинские граффити), то в кульминационый момент объединения двух Германий она вышла на первый план в ипостаси предмета арт-инсталляции, сценой перформанса, декорации многозначительных экспериментов документалистов вроде показа Юргеном Бёттхером кинохроники (от кайзеровских парадов до выступлений Хонеккера), спроецированной прямо на поверхность стены.
Наверное, лучший разбор этого периода сделал бы Зигфрид Кракауэр, автор блестящего исследования довоенного немецкого кинематографа «От Калигари до Гитлера: психологическая история немецкого кино». Его анализ, без сомнения, обогатил бы наши представления, но Кракаэура не стало еще в 1966 году. Пережить Стену было суждено не всем; жизнь так коротка, особенно когда ты, как герои многих «пристенных» фильмов, стремишься прорваться на ту сторону, а пограничники имеют приказ открывать огонь на поражение....Два десятилетия как отменена и разбита на музеифицированные куски Стена, шесть – как привозят, показывают и награждают кино на Берлинале. Очередная ежегодная фестивальная декада в столице Германии, как всегда, стала крупнейшим событием. Своей программой, сочетанием отобранных фильмов, их встраиванием в контекст и репрезентацией картин мира Берлин снова рассказал нам свою версию того, что сегодня актуально, куда устремлены социомедийные магистрали, как политика просачивается сквозь поры культуры, что было вчера и чего стоит ждать завтра. Но это уже совсем другая история, «стенографическими» параллелями не отмеченная.
Фото: 1) логотип Берлинского МКФ; 2) Берлинская стена
Блогпост №7 - 22/02/10
